Мы все такие разные…
У каждого творческого человека свой неповторимый внутренний мир, собственное мироощущение, свой жизненный опыт… И, конечно же, все это ложится в основу творчества. Уважаемые читатели, прочитав очередной выпуск литературного альманаха «У камелька», вы сможете убедиться в этом сами.
Все поэты, представленные в сборнике, очень разные. И даже, если мы и говорим на одну и ту же тему, не повторяемся. У каждого из нас свой стиль изложения и свой взгляд на жизнь. Страницы очередного поэтического альманаха, который вы держите в руках, познакомят вас с гражданской и духовной поэзией, с пейзажными зарисовками и любовной лирикой, здесь вы встретите новые и уже знакомые по предыдущим выпускам имена.
Пять лет, проведенные в стенах поэтического клуба, сумели сплотить эжвинских поэтов. Мы научились дружить, радоваться успехам друг друга, выросли в профессиональном отношении, расширили творческую тематику, приобрели читателей и добрых друзей.
В декабре 2005 года наше литературное объединение представило на суд зрителя свой поэтический отчет – итог пятилетнего общения и совместной работы. В большом зале Центра национальных культур звучали стихи в авторском исполнении и песни, написанные на слова эжвинских поэтов. И были поздравления, и были подарки, и были цветы… Но праздники проходят, и наступают будни. Наверное, не только у меня такое ощущение, что у камельковцев - нет будней. Мы продолжаем встречаться с интересными людьми, знакомить со своим творчеством школьников, спешим в эжвинские библиотеки, чтобы пообщаться с пытливым читателем. Мы рады вашему вниманию.
Но главное это – стихи, рассказы, песни, все то, что мы создаем для вас.
Выход сборника – это для нас всегда событие, разделите с нами радость!

Руководитель поэтического
клуба «У камелька» - Людмила Ханаева


Рочев Олег Русланович

Родился Олег Русланович в г. Сыктывкаре. По специальности – фотограф. Пишет стихи и прозу. Печатается с 1998 года. В 2000 году создал литературное объединение «У камелька». На его стихи О. Ветошев написал более 30 песен, которые неоднократно исполнялись ансамблем «Здравствуй, Русь!» В 2005 году Рочев О.Р. издал свой первый поэтический сборник «Мой костер». Автор активно знакомит читателя со своим творчеством, организовывая все новые и новые встречи.
Литературное объединение «У камелька» поздравляет Олега Руслановича с юбилеем и желает ему здоровья, счастья в личной жизни и больших творческих успехов.

* * *
Немного простуженным голосом
Я тихую песню пел,
Ты мне ерошила волосы,
А я шевельнуться не смел…

Когда-то, в далёком детстве,
Двугривенный утаив,
В парикмахерской, в кожаном кресле,
Замирал я ни мёртв, ни жив,
Замирал, завороженный лаской,
Непонятной пока мальчишке,
Но чувствовал, что прекрасней
Прикосновений в мире не сыщешь.
А женщина мягко касалась
Коротких мальчишьих волос,
Немного совсем подправляла
Под обычный тогда “полубокс”.

Менялись привычки с годами,
Менялись враги и друзья,
У радостей и страданий
Имелась примета своя,
Но таинство прикосновений
Женской руки к волосам
Для меня навсегда – откровение,
Недоступное
просто словам…
24.09.05

* * *
Я так привык, что в кране есть вода,
Что мой ночлег согрет теплом котельной,
Что свет – включается, почти всегда,
Что без усилий свяжут провода
Меня и друга – что по делу, что бесцельно.

Я так привык, что рядом спит жена,
Что сын опять бунтует против предков,
Что дочь в моих внучаток влюблена,
Что можно просто взять бутылочку вина
И вспомнить то, что вспоминаю редко,
Что вот возьму в аренду некий срок
У денежных забот и обязательств
И с рюкзаком переступлю порог
В сплетенье неустроенных дорог,
На время к лености привязанность утратив.

Пойду пешком куда глазя глядят,
А повезёт – касаясь локтем друга,
И вспомню, как дрова в костре горят,
Что у огня негромко говорят,
Как забавляется, душа нас, дым – вреднюга.

Я поднимусь опять на перевал,
Спущусь в долину в поисках чудес,
И мне откроет дедушка Урал,
Что помню и о чём не знал,
Снимая стрессом добрым серый стресс.

Но, где-то у последнего костра,
Сухарь подмокший чаем запивая,
Пойму насколько жизнь – игра,
Что возвращаться в город мне пора,
Что по тебе соскучился, родная!
26.08.05

УШИЦА
Июль в том году выдался по-настоящему сенокосным – дожди шли только грибные, жара доходила до тридцати градусов, на болотах поспевала морошка, в лесах черника, люди вовсю носили грибы, но мне было не до того. Я вторую неделю был в отпуске и третий день жил один – беременную жену замучил токсикоз, и её положили в патологию на сохранение. Каждый день я приезжал к роддому, смотрел на её бледно-зелёное лицо в окошке третьего этажа, а она мне бросала записку, что по-прежнему есть ничего толком не может, и улучшения не видно. Я расстраивался и уезжал домой – съедать и выпивать вкусности, что покупал для неё.
Вечером зашёл ко мне знакомый. Разговор вяло покрутился вокруг жён и их проблем во время беременностей и потух но, прощаясь, он всё же сказал мне: “ Слушай, хватит киснуть, поехали завтра с нами в Корткерос на сенокос, там такие места! И в больницу успеешь”.
Ехать не хотелось, но мысли крутились вокруг дедушкиного рассказа об ухе, поднявшей его в своё время со смертного одра. Ещё сомневаясь, я всё же накопал червячков, приготовил на завтра тормозок, удочку и лёг спать.
Утром я немного проспал. Больше по инерции, чем надеясь на задержку автобуса, побежал на условленное место но, конечно же, автобус уже ушёл. Ладно, не беда, поеду на рейсовом – не отступать же.
Когда я приехал в Корткерос, выяснилось, что косят сегодня на дальних лугах, километров за десять. Ну и ладно, нож есть удилище вырезать, а местечко на реке найду. Двух часов до обратного автобуса мне хватило, чтобы поймать на уху несколько окушков, ершей и сорожек. Щедрым жестом сеятеля я отправил остатки червей в Вычегду и через полчаса уже ехал домой.
Много раз в своей жизни я ловил рыбу и варил уху, но тут дело было особое – хотелось сварить лекарство, ни больше, ни меньше. Видимо здорово я переживал, если запомнил ту уху на всю жизнь, да и к слову сказать – никогда больше не получалось такого удивительного варева, хотя кроме рыбы и соли в ней больше ничего не было.
После тихого часа, с банкой горячей ухи, завёрнутой в шарф, я подъехал на велосипеде к роддому. Жена уже выглядывала меня. Кричу: “Спусти сумку, я тебе ухи принёс”, - но она вяло качает головой, отказываясь. “Ну, ты попробуй только, не пойдёт отдашь кому-нибудь, я ведь только что из Корткероса, вот уху сварил и сразу к тебе”. Тут в соседнем окне появилась дородная тётя и, спуская пакет на верёвке, пробасила: “Давай, давай, если чё мы твоей поможем”, - и подмигнула мне.
Потом жена рассказывала: “Подняла тётя банку, подаёт, а у меня от одного вида этой сизой водички к горлу ком подкатывает, хотя уже четвертый день ничего толком не ела. Но тут она открывает крышку, и такой аромат по палате расплывается, что все сразу умолкают и смотрят на меня. Честно говоря, у меня от этого ушиного духа аж голова поплыла, слюна ручьём и желудок в бантик. Нет, думаю, фигушки вам всем, сама осилю. Глотнула, и такая тёплая волна потекла в меня, в желудок, да по всем жилочкам, даже в голову ударило”.
После этого она быстро пошла на поправку, а через месяц родила мне крепенького, басистого сына.
16.07.03

МОЙ СЫКТЫВКАР
Человечья память имеет свойство утрачивать часть были и восполнять пробелы желаемым или, по крайней мере, “правильным”. Каждый живёт своей жизнью, но спроси нескольких людей об их общем знакомом и получишь портреты нескольких похожих, но всё же разных людей. Города живут так же – сколько жителей, столько городов, хотя все они… Хм, такого слова то нет в русском языке. Горожане – это вообще, а жители одного города? Есть сокурсники, одноклассники, сограждане, даже сожители. Назовём их соградники. Каково?
Всю жизнь я живу в Сыктывкаре, и хотя мне не так уж много лет, я помню его захолустным, внешне похожим на большое село. Основной “жилой фонд” – деревянный, улицы в хронических лужах и деревянных мостках. По нынешним тротуарам из конца в конец – полчаса прогулочного шага, а по тем мосткам весь час и по килограмму глины на каждом сапоге.
Вот поднимаются первые панельные дома, улицы покрываются асфальтом, но грязи не убывает – мы ведь всё время строимся, на каждой улице то котлован, то канава. В семидесятые у знаменитых Тарапуньки и Штепселя после концерта в нашем городе, появился анекдот: “А скажи мне, Штепсель, когда закончилась Вторая мировая война? – 9 мая 1945 года, - Значит они ещё не знают об этом. – Кто? - Сыктывкарцы. – Да это же знает каждый школьник! – А в Сыктывкаре не знают, у них до сих пор все улицы в окопах”.
А вообще, сыктывкарцы любят свой город, да и как его не любить, если самый известный анекдот про Сыктывкар звучит так:
“Собрались представители от всех столиц мира и давай нахваливать свои города. Дошла очередь до сыктывкарца, он и говорит: а что мне хвастаться, если у нас Париж – пригород?”
В других городах тоже есть свои названия районов, но из них люди едут в ЦЕНТР, а у нас из Орбиты – в город, из города – в Эжву, хотя всё это – Сыктывкар.
Впечатление от Москвы из моего семилетнего возраста – странная зудящая усталость в ступнях. Сейчас таким стал для меня город, а вот в Эжве, где я живу девять лет, с этим полегче. И дело не во мне, я могу по лесу за целый день три-четыре десятка вёрст намотать, но устаю иначе – хорошей, здоровой усталостью, а в городе, на асфальте наши нервы лежат, отрицательная энергия. Это не я – наука говорит.
Значит, и Сыктывкар стал большим городом.
В моём детстве он тоже был большим, но по-другому. Однажды, классе во втором-третьем, на зимних каникулах мы совершили большой поход, причём со второй попытки. Первый раз не дошли. Во второй раз в маленький картонный чемоданчик набрали хлеба, пару луковиц и подкреплялись по дороге. Так и дошли от нынешнего рынка до ж/д вокзала и обратно. Было страшно далеко, тем более, что вместо домов, на “Коммуне” был лес и пустыри.
Сложно сказать, который Сыктывкар мне дороже, милее – тот давний, многие утраченные ныне места которого ещё хранят фотографии и слайды, или нынешний, по сравнению с тем комфортный, современный, даже кое-где шикарный.
Человечья память, всё же, странная штука…

ВЫХОД
По нынешней жизни размолвка супругов – дело обычное. Порой и не вспомнить на следующий день, что из-за чего и как разрешилась ситуация, но один случай нам забыть будет сложно.
Повздорили мы с женой, и пошёл я погулять – пар на ветер выпустить, иначе можно и до скандала довыясняться. Занесло меня в торговый центр, где в одном из магазинчиков продавали камешки, миниатюры янтарные и прочие безделушки. Обычно такие вещи меня не интересуют, но тут один кулончик привлёк моё внимание – ладони из белого металла обнимали круглый дымчатый кристалл – “лунный камень”. Купил я вещицу, тем более, что стоимость была очень умеренная, и понёс домой – мир восстанавливать, а по пути сочинил маленькое стихотворение:

В твоих глазах блеснула жесть,
Но я смягчить тебя сумею
И вместо камня на душе
Прими вот – камушек на шею.

Конечно же, мы сразу надолго помирились, тем более, что жена, оказалось, очень хотела этот камень. Если не верите – спросите, вот она, рядом сидит и улыбается.


Ханаева Людмила Григорьевна

Людмила Григорьевна родилась в г. Сыктывкаре. В Эжве живет с 1964 года. Получила педагогическое образование. Занималась в литературном объединении под руководством Ю. Ионова. Пишет стихи и прозу. Печатается с 1992 года. Возглавляет литературное объединение «У камелька». В 2005 году издала поэтический сборник «И стихи срываются с пера».
Литературное объединение «У камелька» поздравляет Людмилу Григорьевну с юбилеем, желает здоровья, счастья и больших творческих успехов.

* * *
Мы в новый век торжественно вошли
У елки праздничной под звон бокалов.
Крутилась под ногами ось земли,
И снег ложился на поля устало.

Часы не изменили мерный ход,
Мерцали звезды в сказочной одежде.
И хоть пришел 2001 год,
А на земле осталось все, как прежде:

Стремленье к счастью, зависть, и обман,
И нищета, и проповеди в Храмах….
Вражда племен, непримиримость стран –
И за детей боятся так же мамы.

Мы в новый век торжественно вошли
И был салют и громкий звон бокалов…
А что нас ждет?
Просвета нет вдали,
Лишь снег ложится на поля устало…

* * *
Сгущается бесшумно тень ночная.
Огни зажег поселок и притих.
Здесь все дома и улочки я знаю,
И помню, и люблю я с детства их.

Во тьме белеют крыши в снежных шапках,
Над ними дым неспешно вверх плывет.
И в доме вашем намывает лапки
К приходу моему знакомый кот.

У звезд нарядных мирные заботы,
Как убаюкать к ночи Нижний Чов.
По улицам усталый ветер бродит,
Калитка ловит скрип моих шагов.

Опять растянем мы надолго ужин,
Душистый чай пить будем за столом,
А кот рассказы тихо будет слушать
О прошлом, о далеком, о былом…

* * *
Дорогу лето уступает кротко,
И осень, поражая листопадом,
Шагает величавою походкой,
Меняя каждый день свои наряды.
Еще теплом ласкает бабье лето,
И речку ветер не бросает в дрожь
И мир лучится ярко-желтым цветом,
И каждый миг так празднично хорош!
Еще душа поет и бредит счастьем,
Дожди за горизонтом где-то скрыты.
Но гаснут в небе солнечные страсти,
И покидают птицы край обжитый…

* * *
А счастье растворилось незаметно,
Прикрыв тихонько дверь оно ушло.
Луна струила свет тоскливо-бледный,
И ветер за окном смеялся зло.

Не выдержало ссор оно, упреков,
Не попрощалось и не взяло кладь.
Ушло своей неведомой дорогой
И не сказало, где его искать.

Следы припорошило белым снегом.
Я знаю, ждет меня нелегкий путь.
Иду одна под тихим звездным небом,
Хочу найти его и в дом вернуть…

* * *
Я все испытала: теряла я и находила,
Любовь я познала, ее обжигающий плен.
Бывали минуты, что жить уже не было силы,
Но что-то хорошее тут же спешило взамен.
Узнало предательство, горькую цену разлуки,
Порою мне видеть совсем не хотелось людей.
Иной раз душа изнывала от лени и скуки, -
Но, жизнь познавая, она становилась мудрей.
Встречало меня теплой ласкою южное небо
И с детства не нравилась сырость осеннего дня.
Была я в морозы по-дружески кем-то согрета,
Когда ошибалась, то люди прощали меня.
Не первый десяток меняя, по жизни иду я,
Вниманием близкий, участием их дорожа.
Бывает взгрустнется, но чаще, как в детстве,
Ликуя,
Душа повторяет: «А все-таки жизнь ХОРОША!»

ЧЛЕН СЕМЬИ
Родился он в Липецких лесах. Маленький, колючий, глаза черные. «Гошка» - тут же решил мой сын. На Север Гошка ехал в небольшой железной клетке с приложением: бутылка свежего молока, несколько яблок и сухофрукты. Когда Миша в поезде доставал клетку и начинал кормить ежика, у окружающих теплели глаза, появлялись улыбки.
Я всегда считала, что животные должны обитать в естественных условиях, а в наших городских квартирах им бывает не очень уютно. И как ни просил меня сын и не убеждал муж, я категорически отказывалась заводить кошку или собаку, а вот перед Гошкой не устояла и от этого чувствовала себя неловко. Ночью, слушая однообразный стук вагонных колес, я думала, каково же сейчас ежику в темноте? Он, наверное, беззвучно плачет от тоски по Родине…
Но Гошке пришлось привыкать к нам, а мы старались привыкнуть к нему. Первое время Миша не отходил от ежика. Он пожирал его глазами, когда тот ел и с восторгом бегал за ним по квартире. Как-то сын потерял бдительность, и осмелевший Гошка нырнул в щель, спрятавшись между большим шкафом и стеной комнаты.
- Мама, что делать?
- Не знаю, - растерялась я.
- Гошка, Гошка! - звал сын.
То ли Миша ему изрядно надоел, то ли ему захотелось подшутить над нами, но ежик не реагировал. Мы с сыном приуныли. В таком состоянии застал нас Юра, мой муж. Поняв, в чем причина Мишиных слез, он молча ушел на кухню и вынес несколько крохотных кусочков сала. Один из них Юра положил глубоко в щель, другой – на десять сантиметров от него, потом третий, четвертый… Прошло совсем немного времени, и мы увидели хитрую острую мордочку. Гошка не удостоил нас вниманием, его интересовала еда. Ежик медленно продвигался от одного кусочка к другому. И пока он лакомился, Юра закрыл злополучную щель.
По вечерам, беря клетку с Гошкой, мы всей семьей отправлялись на луг за домом. Ежика выпускали на травку. Моей обязанностью было сторожить его. А в это время Юра с Мишей ловили кузнечиков. Гуляющие прохожие с интересом наблюдали, как рослый мужчина с небольшим мальчиком прыгает по лугу, но, узнав причину столь нелепого занятия, иногда присоединялись к ним. Пойманных кузнечиков Юра подносил к Гошкиной мордочке, и тот объедался. Ох, как хорошо знал он Юрины прокуренные пальцы, и даже, если в них ничего не было, ежик все равно бежал за ними в предвкушение лакомства.
Так постепенно это маленькое существо их далеких Липецких лесов стало равноправным членом нашей семьи.
Однажды, возвращаясь с вечерней смены после двенадцати часов, Юра принес маленького котенка. От его писка я проснулась. У меня все похолодело внутри: вчера – Гошка, сегодня – кошка, завтра – собака, послезавтра – зоопарк! И все это в нашей однокомнатной квартире.
- Что это?
- Котенок.
- Я вижу, что котенок! Откуда и зачем?
- Я подходил к дому, а он - в кустах. Его кто-то выбросил. Он так пищал! – шепотом, чтобы не разбудить Мишу, оправдывался муж, держа в руках маленький серый комочек.
- И что ты с ним будешь делать?
- Ну, хотя бы накормлю…
Мне, конечно, в такие минуты становится стыдно, что он умеет сострадать, а я, вроде бы, нет. В данном случае он накормит котенка …. А я потом буду ухаживать за ним всю оставшуюся жизнь! В клетку, как Гошку, его не посадишь. Подкидыш будет спать в Мишиной постели, туалет устраивать, где попало, драть мягкую обивку мебели … А как его будут любить и жалеть! И, конечно же, мои мужчины, защищая права несмышленыша, откроют во мне черты и изверга, и зануды.
Котенок был слепой, еще не умел лакать. И как муж ни старался его накормить, тот пищал еще громче. Юра страдал от бессилия, и все это отражалось на его лице. Я наблюдала за усилиями своего мужа со стороны.
Но вот взгляд его сосредоточился, как будто бы что-то вспомнил, он встал, нашел в аптечке пипетку и стал закапывать молоко прямо в рот несмышленышу. Через некоторое время тот успокоился.
Мы с сыном перед сном долго читали, и Миша уснул на диване рядом со мной. Юре пришлось лечь на кресло-кровать. Подкидыша он положил к себе под бок. Все угомонились.
Летом на Севере ночи светлые. Я долго не могла уснуть, прислушиваясь к стуку маленьких Гошкиных ножек. Он, казалось, был безучастным к тому, что здесь происходило, совершая свою ночную прогулку.
Через некоторое время я проснулась от ужасного писка. Юра, видно боясь раздавить подкидыша, опустил его на пол. А наш баловень Гошка ходил вокруг котенка и безжалостно обкалывал его своими острыми иголками то с одной, то с другой стороны, по-своему решая проблему раздела территории. Малыш еще настолько был беспомощным, что даже не пытался отодвинуться. Я взяла его на руки, прижала к себе и, когда он успокоился, положила его в теплый Юрин тапок. Все замерло.
Утром я обо всем рассказала Мише. Мы с ним обзвонили знакомых, и Мишина тетя согласилась приютить у себя подкидыша. Кстати, он так и не научился лакать молоко, а сосал его из тонкой соломинки, которую опускали ему в блюдце, хотя и вырос большим и красивым котом.


Николаева Нина Анатольевна

Родилась на ст. Космынино Ярославской области. Получила педагогическое образование. С 1967 года живет в Эжве.
Стихи печатались в районных и республиканских газетах, звучали на радио «Коми гор» и на радио в г. Костроме. На ее стихи написаны песни сыктывкарским композитором Д.К. Игнатовой, костромскими композиторами Т. Ефременко и В. Смирновым. В 2005 году издала поэтический сборник «Музыка души».
Литературное объединение «У камелька» поздравляет Нину Анатольевну с юбилеем, желает здоровья, счастья и больших творческих успехов.

* * *
Звезды – звездочки, мне подмигните.
Обласкайте мой взор синевой!
Береги меня, Ангел-хранитель,
Будь всегда и повсюду со мной!
Уплываю, плыву в Бесконечность
Посреди облаков кучевых…
Где-то здесь открывается Вечность.
Но зачем она мне без живых?

Верить в чудо.
Безумная, себя еще ты тешишь,
Надеешься на что-то впереди.
Оставь его,
Он не такой безгрешный.
Что было, то осталось позади.

Не надо больше ворошить былое,
Воспоминаньем душу не трави –
Ведь не вернется время золотое,
Увянут тихо лепестки любви.

Хотя я знаю, кто-то верит в чудо,
Воскресшее из пепла бытие.
Таких Господь, поверьте, не забудет,
Он сохранит сокровище свое.
25.12.04 – 25.01.05гг

Минутное.
Уеду. Не вернусь и позабуду
Соседей и напрасные наветы,
Их постные, пустые пересуды,
Пропитые насквозь глаза без света.
Но будет не хватать мне, как японцу,
Густой кустистой зелени вокруг,
Даров земли и поцелуев солнца,
И глаз моих общительных подруг.
И этих яблонь старенького сада,
Которые посажены отцом,
Мне только видеть их – уже отрада.
Немыслимо забыть мне отчий дом.

Внуку.
Счастье приносит с улыбкою внук –
Он мой волшебник, мой маленький друг.
С ним рассмеемся, как глянет подчас –
Радостно: молнии прыгают с глаз.
Яркий румянец – горячая кровь:
Чувствует сердце, что это – любовь.

Шаль.
Шаль от мамы, как вуаль,
Прижимаю нежно.
Жизнь торопит, просто жаль,
Что живу небрежно.

Сохраню родную шаль
С болью безутешной,
Все уходит в бездну – даль,
Это неизбежно.

Сизая моя печаль
Растворится где-то.
Душу мне согреет шаль
Материнским светом.

* * *
Душой лучистой – молодая,
Лишь притомился блеск в глазах.
Вновь любопытный взор летает
В бездонных синих небесах.

Где быстро реющие птицы,
Паря в небесной вышине,
Раздольем могут насладиться
И передать усладу мне.

Лицо и образ постарели,
Но чувства свежие пока.
Пусть мне под звучные свирели
Поют романсы облака.

В сентябре.
Ветер рвет седые тучи,
Дерзкий дождь, как из ведра.
В сентябре он хмурый, скучный –
Неприглядная пора.

Грибники зато довольны:
Белый гриб - косой коси.
Грузди, рыжики – раздолье,
Головы им не сносить.

Белый – в сушку, груздь – в засолку,
Всех красавчиков не счесть.
Кто их любит – много толку,
Им зимой хвала и честь.

Осень золотая
Вот и осень золотая
От крылечка сентября
Проводила птичьи стаи
За далекие моря.

С лебедями распрощалась,
Золотым махнув платком.
Спелой клюквой угощала,
Подала бруснику в дом.

Под приподнятой листвою
Обнажился черный груздь
С чуть мохнатой бахромою.
Грязноватый – ну и пусть.

И орешник переспелый,
Огорчаясь от прохлад,
Отторгает, то и дело,
Из кожурок желтый клад.

Краснощекую рябину
Я на зиму собрала,
Губы смазала калиной –
До морозов убрала.

Утро хмурится, и осень
Рассевает впопыхах
Освещающую просинь
По - над лесом, в облаках.

Свежей чернью блещет речка,
Стынут желтые пески.
Догорающие свечки –
Ивы мерзнут у реки.

Лето, бодрость – на исходе.
Испытала грусть и я.
Все готовится в природе
Для иного бытия.

Октябрь.
Свинцом зависло поднебесье.
И певчих птиц умолкли песни.
И только нудный дождь с небес,
А на тепле поставлен крест.

Над лугом дико ветер свищет
И на деревьях листья ищет.
И снег тропинку заметает,
А под ногами сразу тает.

Качели.
Раскачались вмиг качели,
Как от ветра паруса,
С высоты смотрю на ели,
Уплываю в небеса.

Закружилось поднебесье,
Вихрем - небо и земля,
Как навязчивая песня
Колыбельная моя.

В качке – маятник огромный,
Амплитуда – велика.
Так раскачивают волны
В берег бьющие века.

А душа все ввысь стремится,
Где заметнее краса.
Словно сказочная птица,
Рассекаю небеса.



Людмила Чебыкина

* * *
Истончилась душа,
словно марля,
и рвется,
где тонко.
Сквозь прорехи
в нее заползают с небес облака,
Прорастает трава,
залетает улыбка ребенка –
Белокосой девчоночки,
что не родится пока.
Истончилась душа –
сквозь неё проливаются слёзы,
Прорывается ветер,
и, тая, летит снегопад,
И спасительный контур
родной белоствольной березы,
Наклоняясь над нею,
листву окунает в закат.
Истончилась.
От зла,
от больного,
недоброго слова,
От своей слепоты,
от нелепых и горьких обид,
Что любовь убивают.
И снова,
и снова,
и снова
Рвется в клочья она –
и болит,
и болит,
и болит:
От тайфунов, цунами и взрывов,
от стонов и криков,
От беды и от мук,
вразумляющих нас,
дураков...
Но наука не впрок.
Под сочащейся раной открытой
Сокращается время,
а было – во веки веков.
И не видно просвета
за дымной удушливой гарью.
В трупных пятнах Земля.
Вот и рвется душа с высоты...
Я её применю,
как обычно используют марлю –
На бинты для войны,
на бинты для любви –
на бинты...

* * *

Снег идет – протяжный, плавный.
Он сегодня самый главный,
Не успевший до поры,
Тихо сыплет на дворы,
На дороги, на машины,
Где усталые мужчины
Не торопятся домой…
Он вчера был над Москвой –
На твои ресницы падал,
На ладонях теплых таял,
Веря, что его беда,
Только то, что он – вода.

Он летел тебе навстречу,
Зная, что его я встречу
Через несколько часов,
Из-за гула голосов
Тихий лёт его услышу,
И дыханье станет тише –
Это ты, мой ясный свет,
Мне передаёшь привет.

* * *

Вокруг меня вчера ходили сказки.
Причем на всевозможных языках
Просили молока, тепла и ласки,
И – покачать немножко на руках.
Дюймовочка и Герда с Белоснежкой
Просили гель для душа и воды,
А добрый гном со стареньких столешниц
Просил не вытирать его следы.
Кружила стая Акки Кнебекайзе,
Нильс Хольгерсон бежал во весь опор,
А бронзовый и неприступный Кайзер
Вел с Боцманом неспешный разговор.
Чернавка злилась, Несмеяна пела
Негромко, но приятно, о своём,
О девичьем.
Вода в котле кипела,
Царь размышлял: не сварится ли в нём.
И Петушок кричал не на насесте,
А зорко охраняя рубежи...
Они просили и поврозь, и вместе:
Ну, расскажи ты нас, ну расскажи!
...Я думала, дивясь на их богатство:
Сын вырос и ему не до зайчат,
Но погодите, не грустите, братцы,
Давайте вместе подождем внучат!

* * *
Отлучили от сильных рук.
Отлучили от добрых глаз.
Что мне делать в стране разлук?
Как спасать разлученных нас?

Плакать в желтый сухой песок?
Падать в синий холодный снег?
Где та ниточка-волосок,
Что тебя привела ко мне?

Знаю, где-то она звенит –
Сердцем чую неслышный звук.
Но восходит беда в зенит.
Но огромна страна разлук.

* * *
посвящается Н.С.
Искуплю сама твои грехи.
Руку протяну на склоне дня.
Не нужны другие женихи,
Ты один не покидай меня.

Добрый мой, за сдержанность прости –
При тебе я плакать не могу,
Встрепенусь березкой на пути,
Вспыхну иван-чаем на лугу,

Белой рыбой заплещусь в реке,
Стану искрой нашего костра…
Я – колечко на твоей руке,
Я – цепочка твоего креста.

Даже если трудно сделать шаг,
Взгляд отяжелел и пульс притих,
Даже если ноша так тяжка,
Что не разделить и на двоих,

Пусть не будет проку от меня,
Пусть в песок уйдет река любви,
Только ты себя не отменяй!
Только ты живи!
Живи!
Живи!

Молчание

Как тяжело и долго ты молчишь!
Ей-богу, я так долго не умею.
Я только от любви порой немею,
Когда всего в названье не вместишь.

Будь проще, друг, скажи мне, в чем беда?
Зачем меня ты этой мукой мучишь?
Ну, разве так чему-нибудь научишь –
На Сочи насылая холода?

Синоптики совсем с ума сойдут!
Зонт не спасает, если в доме вьюга,
Но мы ведь жить не можем друг без друга,
Зачем же терпим долгую беду?

А может, мне волшебника позвать,
И он тебя мгновенно расколдует.
И, что за ветры в нашей жизни дуют,
Ты сам скорей захочешь рассказать,

И перестану я себя корить,
И снова станет день хорош и светел…
Но обязать тебя заговорить
Не могут все волшебники на свете.

Исцеление
После мучительного разрыва с любимым мужем Анна не один месяц не могла прийти в себя. Каждый день начинался и заканчивался одними и теми же вопросами: «Как он мог меня бросить? Ведь я его так любила! Как я могла уйти от него? Ведь я жить без него не могу! Он должен ко мне вернуться! Но он любит другую женщину, сам сказал. А как же я? А как же наш маленький сын? ».
Ответов не было, и быть не могло, такие раны лечит только время, но боль была беспросветной, и Анна, понимая, что долго этого не выдержит, упорно уговаривала себя: «Пусть он живет, как хочет. Я смогу без него, я должна жить дальше!».
Но мир вокруг становился всё чернее и безнадёжнее. Не помогали, хотя и поддерживали, ни утешение и сочувствие подруг, ни на редкость теплое и солнечное лето, ни трудотерапия на даче, ни веселые компании, ни песни, ни вино, ни даже ласковые глазки сына, как две капли воды похожего на своего отца, о котором напоминало всё, даже запах чужих сигарет.
Вернее, напоминало о его отсутствии: «Я одна, навсегда одна, я не нужна ему!» Как только заканчивалась работа, расходились друзья, засыпал малыш – подступала такая беспросветная тоска, что даже слёзы не шли. В голове крутились строки, прочитанные в какой-то книжке:
Мне одной и плакать, и платить,
Некому утешить и помочь.
Днем легко смеяться и шутить,
А потом опять приходит ночь –
Затихает гулкий шум дневной,
Замирают стрелки на часах...
Я плачу за радость – сединой
В крашеных коротких волосах.

Видимо, с автором произошло что-то похожее на её историю – такую банальную, такую обычную. Сознание неисключительности утешало мало.
Сколько книг она, Анна, прочла об этих историях, сколько сериалов пересмотрела, сколько песен переслушала... Всё, казалось, знала об этом, плакала вместе с несчастными подругами. Но такое могло произойти с кем угодно, только не с ней! А что это будет настолько больно, даже предположить не могла. «Как он мог!..».
На самом деле он её жалел. И, когда приходил помочь по хозяйству и проведать сына, был так мягок с ней, что иногда ей казалось – все можно вернуть. Но он уходил, и становилось ещё хуже.
Мысли шли по кругу. Тьма сгущалась. Жизнь теряла смысл. Но сын стучался: мама! Но мама плакала: доченька! Но подруги звали: пойдем дальше! И Анна пошла – к психотерапевту. Поняла, что зашла в тупик, что сама не справляется.
...Потом она не могла вспомнить ни имени, ни фамилии этой спокойной деловитой женщины. «Изложите свою проблему». Анна стала излагать – сбивчиво и нескладно. Но женщина её поняла. «Как же Вы выдерживали это столько времени?»
Оттого, что её боль была понята и признана серьезной проблемой, Анна впервые за два невыносимо долгих и горьких года разрыдалась. Ведь все другие слова: «Забудь его, он тебя не стоит», «Он тебе не пара, найдешь другого», «Ты сильная, а он дурак» - лишали её права на слёзы, делали её потерю несущественной, несуществующей. А потеря была так огромна! И эта серьезная, чужая, первый раз увиденная женщина увидела и признала это.
На следующие вопросы Анна не могла бы ответить, даже если бы услышала их – слёзы были неостановимы, нос расхлюпался, сердце разжалось и погнало по телу не кровь, а эту горько-соленую воду её беды.
И вдруг женщина сказала сухо, хлёстко и почти неприязненно: «И что, Вы теперь до конца жизни будете плакать и внукам своим рассказывать, какая Вы несчастная?» Анна замерла. Слёзы высохли. Ей послышалось? Эта женщина, которая только что была ближе родной матери, единственная, кто понял всю глубину её горя, говорит ей эти слова и таким тоном?.. Или решила окончательно добить её в тот момент, когда она впервые расслабилась?
Пытаясь быстро прийти в себя, Анна медленно достала носовой платок, утерла измученное лицо. «У нас проходят групповые занятия для людей с аналогичными проблемами. Приходите и Вы», - неожиданно мягко сказала врач. «Да, я же на приеме», – вспомнила Анна и представила себя рыдающей среди таких же несчастных женщин. «Никогда!» - подумала Анна. «Спасибо. Я подумаю», - сказала она и вышла из кабинета.
«Как она могла! Я доверила ей самое сокровенное, то, что маме не говорила, опасаясь за её сердце. А она: «И теперь Вы до конца жизни!..» - думала Анна, маршируя на автобусную остановку. «И это врач, дипломированный специалист, долг которого помогать людям!» - злобилась Анна, ожидая автобуса. «Будете внукам своим рассказывать!..» Анна представила малыша на своих коленях, которому она, рыдая, рассказывает, как плакала всю жизнь, и передернулась от отвращения.
Подошёл автобус.
«Не буду! – подумала Анна, ставя ногу на ступеньку автобуса, - назло тебе, специалистка бессердечная, не буду!»
Анна села на свободное место, заплатила за проезд и посмотрела в окно. За окном сияло солнце – ясное и золотое. Ветви берез вдоль улицы Мира были просвечены им насквозь и развевались от ветра, как флаги. Воздух был свеж даже в автобусе. Сумрак кабинета, а вместе с ним и но